edgeways.ru
|
|
Отв: Косыгин Пользователь: Pirx (IP-адрес скрыт) [Модератор] Дата: 03, April, 2011 12:34 Цитата: Егерь взором (после второго стакана) спросил у Кривошеева подтверждения — можно ли рассказать. Взор был как бурав из-под тяжелых надбровий, из-под седых бровей. Кривошеев разливал левой, как бы приберегая клешню. — Это писатель,— бодрил егеря Кривошеев. — Писатели разные бывают — уклончиво посмотрел на Иванова егерь, но в уклончивости этой Иванов увидел яростное желание высказаться. Кривошеев понял, подтолкнул, сказал: — Записать надо... И пусть лежит до времени... — До времени,— хмыкнул егерь,— а обыск? — У него не будет обыска... Он у них свой считается... Не выдаст... — Стыд, стало быть? — серьезно уточнил егерь, и Иванов понял, что перед ним адепт кривошеевского учения. — Называй так,— кивнул Иванов. — Ну да,— раздумывал егерь,— а куда деваться... Надо их от гнезда отводить — это всякая птица скажет... А записать, конечно, надо... Ну, стало быть, так... Первое — Алексей. (Сощурился под нависшими бровями.) Второе — Николаевич. Тут, видишь, разногласия нет. Дальше— место рождения — Санкт-Петербург. Дальше — год рождения — одна тысяча девятьсот четвертый, так? Обое одного года, месяца и числа... Иванов удивленно посмотрел на Кривошеева, но Кривошеев лишь улыбался, чувствуя взгляд. — Запомнишь? — спросил егерь.— А то — запиши... — Запомню,—кивнул Иванов. — Верно... Дома запишешь и — спрячь... А спас его один наш челдон по фамилии Косых... Узнаешь? У нас в Сибири все — Седыхи, Косыхи, Новыхи, сам знаешь... — Знаю... А кто — одного года? Егерь будто ждал вопроса, обрадовался, сказал победительно: — То-то и оно — кто?.. Ты слушай! Кривошеев пододвинул ему стакан. — Погоди,— предостерег ладонью егерь,— не надобно... Я —дело говорю, не прибаутку какую... Стало быть, так... Этот челдон — Васятка Косых — был красный революционный герой и служил он аккурат в команде Белобородова... Далее ты знаешь: Ленин приказал Белобородову царское семейство перестрелять при подходе Колчака... Голощекина знаешь? Ну вот... Он командовал... Чтоб не было ни царя, ни царевича, а один народ... Он рассказывал тихо, будто делился не тайной, а сведениями, которые все знают, по крайней мере, должны знать. Иванов начинал понимать. Чудесное спасение царевича, должно быть, проходило по всем правилам чудесных спасений. Он смотрел на егеря и пытался проникнуть в тайну неглупого, немолодого, сильного, как говорится, самостоятельного человека, в тайну устройства его ума, позволяющего верить в небылицы, ума, настроенного на такую веру, может быть, даже запрограммированного на нее. Реальность, ощутимость егеря была несомненна — хоть рукой потрогай. Тяжелые плечи под брезентовой робой, крепкое бородатое лицо бывалого мужика, недоверчивого, осторожного, уклончивого, не подверженного никакому обману. Но далеко запрятанные глаза его синели между тем такой наивной детской убежденностью, что Иванов даже растерялся: не бред ли? — Деревянку, матроса, слыхал? При царевиче состоял,— сощурился егерь. — Слыхал,— пробормотал Иванов,— в дядьках... — Ну! — обрадовался егерь.— Отцы их в дружбе были — Косыхи и Деревянки. Деревянки эти были хохлы, из Малороссии — Украину так тогда называли. Пришли они в Сибирь при Столыпине и получили надел близ Косыхов... Васятка Косых говорит матросу: так и так, твое дело конченое, помочь не могу, а царевича давай спасать. Матрос говорит, Деревянко, стало быть: смерть за царя я приму, а мальчишку надо выручать, найди, говорит, подмену. И Косых нашел! Привел тайно, в свой караул, сходного беспризорника четырнадцати годов. Этого беспризорника они отмыли, приодели, и он говорит: лучше меня пришейте, все равно я без роду-племени и жизнь у меня пропащая, а царевича спасите, я за него муки приму... Тайна спасения царевича была и не тайной даже. Все в рассказе егеря свидетельствовало об установившихся канонах житий такого рода. Достоверный, снабженный точными подробностями вздор был так заманчив, что требовалось всего ничего: веры, чтобы вспыхнул этот вздор истиной. А вера светилась в немолодых глазах егеря. Егерь вздохнул с перебоем, как всхлипнул, и Иванов увидел под левым глазом его яркую алмазную слезу: солнце сквозь крону сверкнуло в ней. Слеза опустилась в путаную бороду, растущую со скул. Егерь взял стакан, хлебнул водки, покрутил головою: — Деревянко говорит: ваше величество, не извольте беспокоиться, признайте этого юношу и матушке-царице прикажите. В этом, говорит, спасение вашего сыночка. Вот как дело-то было! И мальчугана того расстреляли. Вместе с царем, царицей и дочками... И Деревянку, матроса, расстреляли... И стрелял в него сам Васятка Косых, и только они в последний момент один другому в глаза посмотрели и перемигнулись, как дело сделали. Иванов глянул на Кривошеева: Петя, что это? Но Кривошеев отводил глаза — улыбался по-прежнему. Только закурил, придавив к столу клешнею спичечный коробок и чиркнув левой рукой. Егерь снова шмыгнул, всхлипнул, уперся локтями в стол, охватив голову. Потом вытер тылом здоровенной кисти усы под носом, переморгал: — А дочку, царевну Марию, средненькую, сперва снасильничали... Врать не буду... Всем взводом снасильничали... Васятка Косых хотел было вступиться, но понял — не имеет права, поскольку спасает царевича и никаких подозрений не должно быть. Одно сбрехал — нехочу, женатый, мол... И они над ним посмеялись, как жеребцы... Теперь егерю понадобился отдых. Иванов вчуже почувствовал, как страшно устал от своего рассказа этот старик, наделенный, вероятно, сумасшедшим воображением. Казалось, егерь видел то, о чем рассказывал. Дикое воображение, неколебимая вера в говоримое против воли передались Иванову. Он и сам вдруг почувствовал сомнение — а вдруг — правда? Подмигнули один другому, как дело сделали. Один стреляя — другой принимал пулю... Ведь это же могло быть! — Вы были в команде? —спросил Иванов. — Не был... Не был я, врать не буду, а знаю все, как было... Не был. Старик в команде не был. Ну и что, что не был? Иванов опасался уже присматриваться к егерю — считал неуместным. Он опустил голову, ожидая конца — где же теперь царевич? Прошло сорок шесть лет. Он теперь тоже — старик. А может быть он и есть этот егерь? Старец Феодор, в коего превратился Александр Первый? Емельян Пугачев? Постаревший Гришка Отрепьев? Подмигнули один другому, как дело сделали... Кривошеевская заимка освещена была солнцем, пробившим, наконец, крону, а вернее сказать, обошедшим ее. Дощатый столик, за которым они находились, поблескивал струганым деревом в разрывах дырявой тени. Бутылка «Столичной» играла чистой влагой, наполнявшей ее всего до наклейки. Егерь допил стакан, отгрыз от пучка лука, будто повеселел: — Ну вот!.. Стало быть, далее. Косых этот, конечно, с царевичем бежал. Через Колчака бежал... Наливай, теперь веселее будет! Кривошеев налил. — Всем наливай! Еще есть? — Есть,— кивнул Иванов,— дальше что было? — Ну, а есть — так чего жаться?.. А дальше бежал он в тайгу, в Алтайские горы... Я и сам, аккурат, оттудова... И там они жили некоторое время, пока один шаман лечил царевича. Сам знаешь — царевич был больной кровоточивой язвой. И он его лечил настойками на кедровом спирту — золотой корень, облепиха, маралий струп добавлял. Знаешь, панты кровоточат? Это верное средство от такой болезни. Если у человека что не заживает — надо сыскать подобное незаживающее в природе. Обязательно помогает. Кривошеев открыл новую бутылку, ловко сдернул крышечку зубами за фольговый козырек. Егерь смотрел, одобрял. Сказал, сглотнув: — Царевич окреп, значит, растет себе в тайге, и сделалось ему восемнадцать годков. То есть (поднял брови) могут его уже свободно взять, как дезертира! Тогда Косых говорит: ты, ваше высочество, позабудь все, что знаешь — и науку, и немецкий язык. А помни одну грамоту. И еще помни — отчество твое Николаевич на том и стой... Поедем мы с тобою в город Иваново-Вознесенск, к моей сестре. Будешь пристраиваться к жизни. Скажешься простым, без роду-племени, беспризорником, пригретым Христа ради. Большевики таких любят, поверят. А спросят чей — скажешь — Косыхин я. — Что?! — закричал Иванов. Егерь прищурился, впиваясь взглядом из-под бровей в Иванова: — Понял? Ко-сы-хин... И дело с концом. Взял бутылку, налил всем, поставил, посмотрел на свой стакан: брать, не брать? Не взял, вздохнул: — Ну, поехали, прибыли, стал царевич в рабфак ходить, в институт текстильный. А иваново-вознесенцы, замечай, хэ не выговаривают, гэ говорят. Писаря его так и записали: Ко-сы-гин! Иванов рассмеялся — как с прошедшего страху: впервые ощутил хмель. Даже удивился — пьет и не хмелеет. Почему-то вмиг вообразил Володьку Каблукова: знает или не знает? Не о том, что Косыгин — царевич, это бред, а байку эту, легенду? Спросить у него? И вдруг подумал, что спрашивать это у товарища Владимира Алексеевича Каблукова совершенно неуместно. Значит, все это — бред! Но какова сила веры! Егерь совсем развеселился, будто прибыл, наконец, к желанному берегу. Выпил свой стакан на радостях, отгрыз перьев лука, взял шматок сала, откусил, отломил от ломтя хлеб, жевал крупно, борода при этом топорщилась, как дышала. Иванов решил — конец рассказу, но егерь покачал головою, жуя: погоди. Проглотил, сказал: — Ну, Васятка Косых помер с перепою: тяжело было ему такую тайну в себе таскать. Одно перед смертью сказал: тебе, сынок, аккурат, двадцатый годок, а тут, на счастье, Ленин помер, всех в партию пишут. Пишись и ты. Он и записался! Вот как было дело... Иванов выпил водки, стал побыстрее закусывать. Достоверность ошеломила его. Кривошеев тоже выпил. Сказал, кидая левой рукою крошки в рот: — Ефимыч... А я сверялся... Год совпадает, одно не получается: Косыгин в феврале, а царевич в июле... — Где ты сверялся?! — натруженно прорычал егерь.— Где ты сверялся, умный человек! Нет Бога — нет правды! Что ж они книги не переделают? — Ефимыч, в старой книге про царевича... — В старой! А в новой? Про Косыгина-то в старых книгах нет, а в новых они что хотят пишут! Вот писатель сидит. Спроси — скажет! Ты лучше соображай — отчего он справедливее их всех, умнее и дельнее? (Опять сощурился.) От того, что — законный русский царевич! — Ты не обижайся, Ефимыч,— попросил Кривошеев. — Обижаться не приходится... Одно скажу (Иванову) — запиши как сказано, ничего не переиначивай, не греши... А там (махнул рукою куда-то в лес) люди разберутся... [edgeways.ru] Я не могу принять сторону, Я не знаю никого, кто не прав. |